Вайль П. - В заводском клубе. Игорь Северянин - (читает автор)
«Стихи про меня» - Антология / Впервые отдельной книгой - М.: - Изд-во «КоЛибри», 2006 год.
Книга написана автором в необычном жанре. Автор выстроил события своей жизни по русским стихам XX века: тем, которые когда-то оказали влияние на самого автора книги, «становились участниками драматических или комических жизненных эпизодов, поражали, радовали, учили». То есть обращались, по словам Петра Вайля, к нему напрямую. Отсюда и вынесенный в заглавие книги принцип составления этой антологии: «Стихи про меня».
Пётр Львович Вайль (29.09.1949г., г. Рига - 07.12.2009г., г. Прага) - советский и американский журналист, писатель, радиоведущий.
Игорь Северянин (большую часть литературной деятельности автор предпочитал написание Игорь-Северянин (дореф. Игорь-Сѣверянинъ); наст. имя - И́горь Васильевич Лотарёв) (4 [16] мая 1887г., г. Санкт-Петербург - 20 декабря 1941г., г. Таллин) - русский поэт «Серебряного века», переводчик с эстонского и французского. Один из крупнейших представителей русского футуризма; первым из русских поэтов употребил слово «футурист»; основатель и лидер движения эгофутуристов.
Иллюстрации:
П.Вайль
И.Северянин
P. S.:
«... ХХ век настолько грандиозен в русской поэзии, что малой кровью не обойтись. Пятьдесят пять стихотворений отобраны Вайлем, по его собственному признанию, не путем накопления, а жестким вычитанием. Меньше нельзя. И в эту выборку не попал, например, Арсений Тарковский. Пятьдесят пять эссе о стихах, объединенные под одной обложкой, очень рискуют забуксовать, обнажить систему. С другой стороны, они образуют уровень разговора, неизбежно сопоставляемый с уровнем поэтического материала. Риск не удваивается, а возводится в квадрат, распространяется, если уместна геометрическая метафора, уже по двум осям. Надо писать очень хорошо и очень свободно. Открытие - это почти одно и то же. Чем случайней, тем вернее - не только слагаются, но и отзываются стихи. Пётр Вайль доверяется интуиции и не ограничивает себя в своих откликах никак - ни объёмом (от нескольких строк до десятка страниц), ни, по сути, жанром. То говорит о стихосложении, то о судьбе поэта, то об оказиях встречи со стихотворением, то о том, как стихотворение отражается в жизненном опыте самого Петра Вайля, то о детали, о месте действия, то - словно школьник - о теме. И с кажущимся простодушием эту тему полностью раскрывает, будь то алкоголь или куртуазность. Свобода эссеиста завоевывается, как территория. И надо признать, что мало кто настолько легко менял регистры письма по-русски со времён Георгия Иванова и Георгия Адамовича. Пётр Вайль, кстати, воздает им должное - Иванову, конечно, в первую очередь как поэту, но и как мемуаристу тоже. Лично я начал «Стихи про меня» с 325-й страницы, со своего любимого Георгия Иванова. Есть такая легенда, что Набоков обдумывал создание своей антологии русской поэзии (правда, не только ХХ века, а вообще) и включил в неё три стихотворения Иванова. Слышал Вайль эту легенду или нет, но в свою антологию вставил ровно три ивановских стихотворения. И отозвался о них без малейшей развязности, настолько интонационно точно, что для меня это стало ключом к книге. Я вернулся к началу («Среди миров» Анненского, попробуйте сказать что-то путное об этом абсолютном шедевре) и пересёк вместе с Вайлем ХХ век. Мне понравилось это путешествие. Продолжая метафору измерений - пересекая страну по какому-либо маршруту, всего заведомо не увидишь. Нелепо было бы судить о книге Вайля по ее лакунам. Дело не в них. Я бы скорее попробовал увидеть «соседние» варианты идеи и вслед за автором обосновал именно его выбор. Во-первых, можно было писать об авторах, а не о стихах, цитируя по мере нужды стихи внутри эссе. Вайль, кстати, не отказывает себе и в этом формате, просто начиная с конкретного стихотворения. Здесь я очень понимаю автора, потому что стихотворение в каком-то очень важном смысле больше всего корпуса; об одном человеке можно сказать больше, чем о группе людей. Атом информативно богаче даже очень сложной молекулы, которая быстро упирается в атомы. Во-вторых, можно было бы расположить стихотворения не по хронологии их написания, от начала до конца ХХ века, а по мере узнавания их автором. Тогда Георгий Иванов должен был стоять после Гандлевского. И получилась бы биография Петра Вайля вместо очень субъективно увиденной, но истории русской поэзии ХХ века. Здесь я тоже согласен с автором - интересно видеть, как полный произвол, откровенная вкусовщина все же прорываются к странной объективности - в той степени, в какой здесь можно употреблять это слово.
Третий пункт не настолько легко сформулировать, но он глубже и важнее остальных. Мы неслучайно разделяем стихи и поэзию. Как говорил Большой Ганс в одной немецкой сказке, эти слова и пишутся по-разному и обозначают совсем разные вещи.
Пётр Вайль прекрасно владеет русским языком и сознательно говорит именно о роли стихов (а не поэзии) в его жизни. Прежде чем начать интерпретировать этот тезис, подтвердим его фактологией. Я не поклонник свободного стиха, но у Вайля силлаботоника одолевает верлибр с показательным счетом 55:0, то есть ещё убедительнее, чем Казахстан - Таиланд в хоккейном матче. Разгадка проста: даже состоявшийся, живой верлибр - поэзия без стихов, жидкость без сосуда. Без разделения понятий не так-то легко понять декларируемое Вайлем предпочтение Высоцкого Окуджаве. Вроде бы понятно (при всех вкусовых разночтениях), что Окуджава выше в поэтическом отношении. Так; но Высоцкий действительно выше в стихотворном. Я бы так проиллюстрировал это различие: изощренная и остроумная «Дорогая передача...» Высоцкого - только стихи; «Девочка плачет...» Окуджавы с её бедным строем - только поэзия. Настоящие стихи - сумма отдельных, обсуждаемых, внятных достоинств. Настоящая поэзия - одно, нерасчленяемое, невнятное. Конечно, Вайль предпочитает внятность предмета. Но это пол-объяснения. Заманчиво было бы рискнуть и сказать что-то внятное о невнятном. По-моему, определяющим фактором для Петра Вайля является не относительная легкость разговора о стихах, а бо€льшая его демократичность. Именно это отделяет Вайля от Адамовича, который всегда говорит о поэзии и обращается к немногим через головы остальных. Вайль подлинно, внутренне демократичен (поэтому, кстати, и в телевизор вписывается). Кроме того, он вполне материалист. Дух, однако, веет где хочет и прекрасно умещается в вещах, образуя их иерархию. Закат ведь тоже материальное явление. Или Венеция. Так и стихи являются вещами, они материальны, как связки, которые их произносят. ...»
- Леонид Костюков -
(отрывок из рецензии, Журнал «Знамя», № 5, 2007)
Книга написана автором в необычном жанре. Автор выстроил события своей жизни по русским стихам XX века: тем, которые когда-то оказали влияние на самого автора книги, «становились участниками драматических или комических жизненных эпизодов, поражали, радовали, учили». То есть обращались, по словам Петра Вайля, к нему напрямую. Отсюда и вынесенный в заглавие книги принцип составления этой антологии: «Стихи про меня».
Пётр Львович Вайль (29.09.1949г., г. Рига - 07.12.2009г., г. Прага) - советский и американский журналист, писатель, радиоведущий.
Игорь Северянин (большую часть литературной деятельности автор предпочитал написание Игорь-Северянин (дореф. Игорь-Сѣверянинъ); наст. имя - И́горь Васильевич Лотарёв) (4 [16] мая 1887г., г. Санкт-Петербург - 20 декабря 1941г., г. Таллин) - русский поэт «Серебряного века», переводчик с эстонского и французского. Один из крупнейших представителей русского футуризма; первым из русских поэтов употребил слово «футурист»; основатель и лидер движения эгофутуристов.
Иллюстрации:
П.Вайль
И.Северянин
P. S.:
«... ХХ век настолько грандиозен в русской поэзии, что малой кровью не обойтись. Пятьдесят пять стихотворений отобраны Вайлем, по его собственному признанию, не путем накопления, а жестким вычитанием. Меньше нельзя. И в эту выборку не попал, например, Арсений Тарковский. Пятьдесят пять эссе о стихах, объединенные под одной обложкой, очень рискуют забуксовать, обнажить систему. С другой стороны, они образуют уровень разговора, неизбежно сопоставляемый с уровнем поэтического материала. Риск не удваивается, а возводится в квадрат, распространяется, если уместна геометрическая метафора, уже по двум осям. Надо писать очень хорошо и очень свободно. Открытие - это почти одно и то же. Чем случайней, тем вернее - не только слагаются, но и отзываются стихи. Пётр Вайль доверяется интуиции и не ограничивает себя в своих откликах никак - ни объёмом (от нескольких строк до десятка страниц), ни, по сути, жанром. То говорит о стихосложении, то о судьбе поэта, то об оказиях встречи со стихотворением, то о том, как стихотворение отражается в жизненном опыте самого Петра Вайля, то о детали, о месте действия, то - словно школьник - о теме. И с кажущимся простодушием эту тему полностью раскрывает, будь то алкоголь или куртуазность. Свобода эссеиста завоевывается, как территория. И надо признать, что мало кто настолько легко менял регистры письма по-русски со времён Георгия Иванова и Георгия Адамовича. Пётр Вайль, кстати, воздает им должное - Иванову, конечно, в первую очередь как поэту, но и как мемуаристу тоже. Лично я начал «Стихи про меня» с 325-й страницы, со своего любимого Георгия Иванова. Есть такая легенда, что Набоков обдумывал создание своей антологии русской поэзии (правда, не только ХХ века, а вообще) и включил в неё три стихотворения Иванова. Слышал Вайль эту легенду или нет, но в свою антологию вставил ровно три ивановских стихотворения. И отозвался о них без малейшей развязности, настолько интонационно точно, что для меня это стало ключом к книге. Я вернулся к началу («Среди миров» Анненского, попробуйте сказать что-то путное об этом абсолютном шедевре) и пересёк вместе с Вайлем ХХ век. Мне понравилось это путешествие. Продолжая метафору измерений - пересекая страну по какому-либо маршруту, всего заведомо не увидишь. Нелепо было бы судить о книге Вайля по ее лакунам. Дело не в них. Я бы скорее попробовал увидеть «соседние» варианты идеи и вслед за автором обосновал именно его выбор. Во-первых, можно было писать об авторах, а не о стихах, цитируя по мере нужды стихи внутри эссе. Вайль, кстати, не отказывает себе и в этом формате, просто начиная с конкретного стихотворения. Здесь я очень понимаю автора, потому что стихотворение в каком-то очень важном смысле больше всего корпуса; об одном человеке можно сказать больше, чем о группе людей. Атом информативно богаче даже очень сложной молекулы, которая быстро упирается в атомы. Во-вторых, можно было бы расположить стихотворения не по хронологии их написания, от начала до конца ХХ века, а по мере узнавания их автором. Тогда Георгий Иванов должен был стоять после Гандлевского. И получилась бы биография Петра Вайля вместо очень субъективно увиденной, но истории русской поэзии ХХ века. Здесь я тоже согласен с автором - интересно видеть, как полный произвол, откровенная вкусовщина все же прорываются к странной объективности - в той степени, в какой здесь можно употреблять это слово.
Третий пункт не настолько легко сформулировать, но он глубже и важнее остальных. Мы неслучайно разделяем стихи и поэзию. Как говорил Большой Ганс в одной немецкой сказке, эти слова и пишутся по-разному и обозначают совсем разные вещи.
Пётр Вайль прекрасно владеет русским языком и сознательно говорит именно о роли стихов (а не поэзии) в его жизни. Прежде чем начать интерпретировать этот тезис, подтвердим его фактологией. Я не поклонник свободного стиха, но у Вайля силлаботоника одолевает верлибр с показательным счетом 55:0, то есть ещё убедительнее, чем Казахстан - Таиланд в хоккейном матче. Разгадка проста: даже состоявшийся, живой верлибр - поэзия без стихов, жидкость без сосуда. Без разделения понятий не так-то легко понять декларируемое Вайлем предпочтение Высоцкого Окуджаве. Вроде бы понятно (при всех вкусовых разночтениях), что Окуджава выше в поэтическом отношении. Так; но Высоцкий действительно выше в стихотворном. Я бы так проиллюстрировал это различие: изощренная и остроумная «Дорогая передача...» Высоцкого - только стихи; «Девочка плачет...» Окуджавы с её бедным строем - только поэзия. Настоящие стихи - сумма отдельных, обсуждаемых, внятных достоинств. Настоящая поэзия - одно, нерасчленяемое, невнятное. Конечно, Вайль предпочитает внятность предмета. Но это пол-объяснения. Заманчиво было бы рискнуть и сказать что-то внятное о невнятном. По-моему, определяющим фактором для Петра Вайля является не относительная легкость разговора о стихах, а бо€льшая его демократичность. Именно это отделяет Вайля от Адамовича, который всегда говорит о поэзии и обращается к немногим через головы остальных. Вайль подлинно, внутренне демократичен (поэтому, кстати, и в телевизор вписывается). Кроме того, он вполне материалист. Дух, однако, веет где хочет и прекрасно умещается в вещах, образуя их иерархию. Закат ведь тоже материальное явление. Или Венеция. Так и стихи являются вещами, они материальны, как связки, которые их произносят. ...»
- Леонид Костюков -
(отрывок из рецензии, Журнал «Знамя», № 5, 2007)
 |
 |
 |
 |
|
 |
   |
|
|
|
 |
|
|
|
|
 |
|
|
|
|
